Когда жизненные обстоятельства заставили меня переместиться из тесноватого, но душевно уютного и тёплого пространства европейского офиса в ледяную, депрессивную и отчётливо дискомфортную атмосферу типичной российской «конторы», прописанной в типичном областном центре, то мой растерянный, но зато не замыленный взгляд некоторое время беспомощно блуждал окрест и поневоле отмечал наиболее вопиющие отличия. Поначалу мне казалось, что я угодил в застенок, в казарму, в солженицынскую «шарагу"...
Или нет, вот вам метафора получше: провинциальная российская «контора» показалась мне неким странным гибридом помещичьего «приказа» и «девичьей». «Приказ» был оснащён новейшей оргтехникой, «дворня» была в дорогих костюмах, а эффектные накрашенные «девы», сидящие перед мониторами за своим «рукоделием», были по-русски миловидными, но беспричинно злыми. Как новичок, я первым делом получил от новых сослуживцев строго отмеренную и, в общем, относительно небольшую порцию высокомерия и грубости. Ритуал «прописки» был незамысловат и недвусмыслен: здесь ты никто, и звать тебя никак; занимай свои нары, тяни свой срок и не выпендривайся...
Удивительное дело! Оказалось, что априорная вежливость, тактичность, доброжелательность и любезность по отношению друг к другу, столь естественные в западно-европейских трудовых коллективах, даже в бригадах грузчиков и чернорабочих, вся эта обыденная и привычная «gentillesse», с которой я и заявился на новую работу, однозначно «считывались» моими новыми сослуживцами как презренная слабость, «опущенность» и позорная готовность унизиться и прогнуться перед каждым из них, вплоть до охранников и уборщицы!
Местный пахан... то есть, простите, начальник отдела, был по-советски «строг, но справедлив». Его «строгость» выражалась в способности к молниеносному и стремительному разносу провинившегося подчинённого, а «справедливость» – в том, что проявления его откровенно дикого хамства распределялись по трудовому коллективу совершенно равномерно. Хотя, как почти всякий русский начальник, он был по-отечески незлопамятен, демонстрируя феноменальную и почти трогательную способность к контролируемой амнезии. Но с другой стороны (и это тоже типично-российская черта) шеф был по-армейски предельно скуп на похвалы.
Одна из самых неприятных особенностей типичного российского офиса – это поначалу кажущаяся совершенно абсурдной обязанность просиживать штаны «от и до», от звонка до звонка (в моём случае – с 08.00 до 17.00). Казалось бы, если человек уже сделал всю свою запланированную на день работу (вариант: выполнил возложенное на него задание, отработал положенную норму...), так зачем он должен маяться в офисе до конца рабочего дня? Ведь если сотруднику представился случай, разумеется, не в ущерб общему делу, уйти с работы пораньше, -- этот человек лучше отдохнёт и, следовательно, назавтра будет в лучшей форме, чем мог бы быть, разве не так? Какой смысл битый час маяться от безделья и сплетничать за кофе с печеньем (женщины) или коптить лёгкие в курилке (мужчины), то и дело вздыхая и поглядывая на часы?
Но, как мне вскоре стало понятно, запрет на уход с работы не «по свистку» отнюдь не является проявлением начальственного самодурства и объясняется следующими обстоятельствами: 1.Если сотрудник почему-либо выполнил норму раньше обычного, то это значит, что скорее всего он выполнил её плохо, кое-как и спустя рукава. 2.Если сотруднику разок-другой дать поблажку, то он быстро войдёт во вкус и непременно станет злоупотреблять начальственной добротой, так как очевидно, что по большому счёту на Общее Дело ему совершенно наплевать. 3.Если отпустить одного, то оставшимся станет завидно и обидно, а это не есть хорошо. Очевидно, что такая дотошность шефа (в офисе говорили -- «папы"!) по отношению к рабочему графику и так называемой «трудовой дисциплине» является косвенным проявлением профессионального недоверия «папы» к сотрудникам и подозрением их в неизлечимом инфантилизме и неизбывной безответственности.
Копропротивная... (ага! вот она, оговорочка по Фрейду!) ... то есть, простите, корпоративная вечеринка – это когда люди, накануне изо дня в день наушничавшие и подсиживавшие друг друга, неутомимо гадившие друг другу и устраивавшие различные подковёрные каверзы и проказы, в конце рабочей недели (вариант: 23 февраля, 8 марта, в конце декады, квартала, по выполнении программы...) как ни в чём ни бывало скидываются по кругу, стремительно «организуют стол», энергично «снимают стресс», -- и уже после пятого стакана по-братски обнимаются, по-сестрински целуются друг с другом, утирая слезу, совершенно искренне признаются друг другу в вечной любви и уважении, а затем, уже окончательно оттаяв и разомлев в душевном тепле родного коллектива, поют в обнимку задушевные русские песни, под караоке или без, ещё и ещё... Чтобы на следующий же день снова начать ябедничать, гадить и подсиживать...
Тот, кто живёт в России и достаточно времени проработал в офисе, поймет, что я ничуть не утрирую. Тот же, кто, как я, впервые угодил в российский офис, переместившись туда из офиса европейского, а потому имеет возможность сравнивать, я думаю, согласится со мной и в следующем: Российский офис – это когда европейский «орднунг» аннигилирует в азиатском раздолбайстве. Это когда полярные понятия «искренность» и «хамство» микшируются в самых причудливых пропорциях, образуя диковинные для европейца смеси и гибриды: «искреннее хамство» и «хамскую искренность». Это когда едва уловимый, но несомненный и почти неустранимый привкус рабской атмосферы восточного зиндана сверху до низу пронизывает некое замкнутое пространство, не так давно пережившее дорогой и качественный евроремонт. Это когда, несмотря на всё вышесказанное, «процесс идёт», искомый результат успешно достигается, а душевные потери и психологический ущерб свидетелей, очевидцев и участников всегда остаются за кадром, оседая в их памяти как глубоко личное, болезненное и травматическое переживание, -- никому не нужные шрамы на сердце и глубокие незаживающие рубцы, от которых уже не избавиться вовек, но которых вполне могло бы и не быть!
